Н.М.Языков

К. Бухмейер (Вступительная статья к книге "Н.М.Языков. Стихотворения и поэмы")

После самых первых поэтических опытов - слабых подражаний Батюшкову - Языков публикует послание к брату («Тебе, который с юных дней...», 1822), где обещает воспеть славные «дела отцов», а затем и ряд стихотворений, реализующих эту программу: «Моя родина» (1822), «Песня короля Регнера» (1822) и целый ряд песен бардов и баянов на поле битвы (1823), получивших позднее в качестве особой жанровой разновидности довольно широкое распространение в декабристской и околодекабристской поэзии (в стихах А. А. Шишкова, В. Н. Григорьева, В. Розальон-Сошальского) .

Непосредственным источником песен бардов, родственных «думам Рылеева, в отечественной литературе была патриотическая лирика, отчасти принявшая краски оссианической поэзии: «Водопад» Державина, его оды «На взятие Измаила», «На победы в Италии», исторические элегии Батюшкова («Воспоминания», «Переход через Рейн»); «Певец во стане русских воинов» Жуковского.

К этой традиции восходят у Языкова и накал патриотических чувств, и раздумья о славных мужеством предках, и «северный» (осси-анический) колорит этих песен.

B стихах Языкова постоянный мотив оссианической поэзии - воспоминание о минувшей славе, сожаление о ее быстролетности - превращается в воспоминание об утраченной вольности, о свободолют бии предков, «быстроте их пламенного мщенья» и сочетается с презрением к рабам, смирившимся со своими цепями^о сравнению с думами Рылеева, «Баяном» в частности, где свободолюбие ощущалось «как общая тональность, лишенная политической конкретизации», песни баянов Языкова представляют собой следующий этап в развитии декабристской лирики, когда «исторический сюжет должен был прямо навести читателя на тему торжества деспотизма в окружающей жизни, внушить ему мысль о необходимости борьбы за освобождение».

В песнях баянов Языков еще не был вполне оригинален. Использование устойчивых поэтических формул, слов-сигналов, вызывающих современные политические ассоциации, система приноровлений и намеков и самое слияние здесь традиций позднего классицизма с преромантическими и романтическими, составляющее отличительную черту декабристского романтизма,- все это было свойственно всему потоку вольнолюбивой лирики тех лет. Но уже здесь, в этих же песнях, спорадически обнаруживается то новое, присущее одному Языкову, что определило его особый вклад и в декабристскую, и в русскую поэзию вообще.

В студенческих песнях поэта, дружеских посланиях 1823- 1827 годов, в таких стихотворениях, например, как «Дерпт», или «Муза», в политических элегиях его это новое звучит уже в полной мере.

И вот что важно отметить: разрабатывая преимущественно темы и мотивы, характерные для поэтов декабристской периферии, Языков придает им несвойственную до тех пор политическую остроту.

Ему чужд специфический для поэтов-декабристов, непосредственных участников движения, мотив жертвенности, героической гибели за свои убеждения, он не ставил перед собой сознательно агитационных задач (как Рылеев или А. А. Бестужев), зато обычная для свободолюбивой поэзии того времени тема дружеских пиров, например, приобретает у него открыто противоправительственное звучание.

Своеобразную трактовку получает в творчестве поэта и мотив сомнения в возможности революционного действия в самодержавной России.

Тема эта, вызванная к жизни поражением революций на Западе (греческой, испанской) и повсеместным торжеством реакции, наиболее яркое выражение нашла у Пушкина («Свободы сеятель пустынный...», 1823). Не сравнивая стихотворения Языкова и Пушкина по художественной силе, следует отметить, что в языковских элегиях «Свободы гордой вдохновенье...» и «Еще молчит гроза народа...» на первый план выступает не столько горечь разочарования и презрение к народам, смирившимся со своими цепями, сколько гнев, вызванный этой рабской покорностью.

Языков не был, конечно, дворянским революционером в смысле принадлежности к тайному обществу, да и политические идеалы его были крайне расплывчаты. Вольнолюбие поэта, не основанное на прочном идейном убеждении, не отличалось глубиной и стойкостью. Однако искреннее возмущение самодержавным произволом, отвращение к аракчеевскому режиму, ко всякому гнету и тирании позволили ему создать в 1823-1826 годах произведения объективно революционные, в которых эмоциональный протест его и призыв к свободе выразились ярко и сильно.

Центральное место среди студенческих стихотворений Языкова должно отвести его песням. В общем потоке декабристской лирики их отличает не глубина социального протеста, преданность революционному делу или страстность обличения, а политическая дерзость, задорный вызов самодержавию. Достоинство этих песен составляет упоение независимой, неподнадзорной жизнью, наслаждение свободно жить и мыслить. В этом был пафос студенческой лирики Языкова и особая заслуга его перед русской вольнолюбивой поэзией.

Песням Языкова предшествовала и сопутствовала определенная литературная традиция. Здесь и русская «анакреонтика», и гусарские стихи Дениса Давыдова, и лирика молодого Пушкина, в которых свобода дружеских пиров отчетливо противопоставлялась казенщине, удушливой атмосфере самодержавно-бюрократического государства.

Здесь, наконец, и традиция студенческих песен - русских 1 и немецких (например, застольных песен Гёте и Шиллера), широко распространенных в Дерптском университете.

При всем том Языкову удалось придать студенческим песням свой тон. Он создает конкретный образ русского студента в Дерпте, человека, ускользнувшего на время от полицейского надзора и опасной близости к русскому самодержавию. Этот человек жадно пользуется вольным житьем и с удовольствием дерзит правительству. Острый политический намек, вольная шутка отличают его песни от произведений предшественников.

Языкова многое роднит с Денисом Давыдовым: подчеркнутый, стилизованный биографизм стихов, яркая характерность образа поэта, колоритность изображаемой среды (у Языкова - студенческой, у Давыдова - гусарской), вакхические мотивы, и склонность к броским поэтическим формулам, и быстрый стиховой темп, а главное - удальство, размашистость.

Но за сходными чертами у Давыдова и Языкова стоит все же разное идейное содержание. Один славит и воспевает такие человеческие качества, как прямодушие, мужество, преданность отечеству; другой поэтизирует прежде всего гражданскую свободу.

Белинский считал Языкова поэтом, воспевающим «потехи юности, пирующей на празднике жизни, пурпуровые уста, черные очи, лилейные перси» красавиц и шумные пиры.3 Но если он и певец юности, то, конечно, не только и не столько ее «потех». Он скорее певец тех благородных чувств и мыслей, той скопившейся для будущей деятельности энергии и прежде всего того инстинктивного и мощного стремления к свободе, которые отличают юность мыслящего и чувствующего человека. Причем стремление это проявляется тем сильней, чем тяжелее гнет сдерживающих обстоятельств и чем больше надежды на лучшее будущее. Языкову удается передать и самую радость освобождения. Его «господствующий идеал,- писал И. Киреевский, оценивая первый сборник стихов поэта,- ...есть праздник сердца, простор души и жизни, потому господствующее чувство его поэзии есть какой-то электрический восторг, и господствующий тон его стихов - какая-то звучная торжественность».